СТАЛИНСКИЙ КИТЕЛЬ ЕРЗАЕТ НА ВЕШАЛКЕ И ПРОСИТСЯ К НОВОМУ ХОЗЯИНУ, КАК КОЛЬЦО ВСЕВЛАСТИЯ.

С: Расскажите о вашей новой книге. О чем она?

ДГ: Сюжет такой: в наши дни случается Третья Мировая война, стороны в которой – Россия и Запад. Применено ядерное оружие, и война в считаные дни оканчивается почти полным уничтожением человечества. Выживают только те, кто укрылся в бункерах. Самый большой из них – московское метро, которое строили именно в расчете на атомные бомбардировки. Двадцать лет спустя поверхность Земли остается заражена радиацией и непригодна для жизни. А метро стало единственным домом и последним убежищем для людей. Станции превратились в города-государства, которые воюют и торгуют друг с другом. На каких-то у власти находятся коммунисты, на других – националисты, на третьих – безыдейные дельцы. И, в общем, люди уже смирились с тем, что и они сами, и их дети будут жить в метро всегда. Смирились все, кроме главного героя. Его зовут Артем, ему двадцать шесть, он родился еще там, наверху – и он мечтает найти на Земле еще хотя бы одно пригодное для жизни место, чтобы вывести туда людей из метро. И ему предстоит пройти через все метро, чтобы встретиться с человеком, которому удалось поймать радиосигнал от других выживших. О чем эта книга? О нас. О стране. О том, изменится ли тут что-нибудь даже после ядерной войны. 

С: Это опять будет мультимедийный проект, как «Будущее»?

ДГ: С «Метро 2035» я ставлю сразу несколько экспериментов. Книга публикуется бесплатно по главам в официальной группе «ВКонтакте», и там к тексту глав прилагаются композиции оригинального саундтрека и иллюстрации. А кроме того, мы запустили партнерский проект с бесплатным московским вай-фаем в метро. Книгу можно начать читать прямо во время поездки на официальном портале vmet.ro. Это должно обеспечить тотальное погружение. Но, конечно, «Метро 2035» выходит и на бумаге. С середины июня должно быть в книжных. (Номер выйдет, наверное, уже после книги)

С: Сюжет «Метро» придуман несколько лет назад. Вам не кажется, что мы за это время приблизились к войне? А вообще, писатели — фантасты в частности – могут давать точные прогнозы? Я говорю не об очевидных вещах, а о таких, которые трудно логически вывести из сегодняшней действительности. Или все-таки большинство сбывшихся литературных предсказаний – случайность?

ДГ: Жюль Верн предсказал массу изобретений и технических новшеств эпохи НТР, потому что был подписан на все научные журналы своего времени. Стругацкие не угадали почти ничего: у них космонавты бороздят межзвездное пространство, но, вернувшись на Землю, звонят из телефонной будки. Но они куда лучше разобрались в устройстве человеческой души и механике общества, поэтому книги у них точней и мощнее стократ. Что важнее – прогнозы по обновлению линейки гаджетов или прорицания о том, как изменится человек и человечество? Станислав Лем в «Сумме технологии» объяснил, почему технические прогнозы у фантастов всегда ошибочны: наука и техника развиваются зигзагами, прогресс приходит то в ракетную промышленность, то в кибернетику, то в биоинженерию. И каждый раз на взлете той или иной отрасли фантасты принимаются доводить новый тренд до абсолюта: если космические полеты – то в другие галактики, если робототехника – то сразу восстание машин, если генетическая инженерия – то сразу выращивание сверхчеловека. А мода переменчива, и вот мы уже шестьдесят лет болтаемся на земной орбите, так никуда толком и не полетев. Зато предсказания Оруэлла осуществляются. Думаю, самые важные и самые интересные размышления – о том, какими мы станем, а не о том, на чем мы будем кататься.

С: А какой вы видите литературу через двадцать, пятьдесят, сто лет?

ДГ: Литература не умрет и не переродится. С тех пор, как «Сказание о Гильгамеше» выбивали клиньями на глиняных табличках, пришел папирус, пергамент, бумага, экран; появились театр, кино, радио и телевидение, компьютерные игры и виртуальная реальность. Ничто не изменило суть литературы. Язык может изменяться, развиваться, жанры могут мутировать, но суть у литературы все та же, что и тысячи лет назад. Человек живет мифами и легендами. Человеку свойственно рассказывать истории – свои и выдуманные. Человек, который откажется от сказаний и писаний, перестанет быть человеком. 

С: Литература нуждается в государственной поддержке? Если да, то в чем эта поддержка должна выражаться? Может, лучше пусть не трогают, и на том спасибо?

ДГ: В последнюю очередь литература нуждается в государственной поддержке. Как партия и правительство могут поддержать писателя? Госзаказом? Заботливым наставлением? Дачкой? Подачкой? У государства может быть только один интерес: влиять через литературу на умы и настроения. И, видя наше телевидение, мне страшно представить себе поддерживаемую государством литературу. Это будет сплошной подхалимаж и оправдание любой гадости в изящной форме. 

Но, знаете, то, в чем литература действительно нуждается, лучше бы тоже не случалось. Литературе полезны: притеснение, братоубийственные войны, диктатура, геноцид, революции, интриги, рабство, и предательства всяческие, а также переломы эпох. В сытости и, увы, на свободе, литература, вместо того, чтобы расцветать, зацветает. И запах у нее характерный становится. 

С: Ну а Америка? Не знаю, можно ли считать ее в полной мере сытой и свободной, но литература там, как мне кажется, далека от упадка – она развивается, ищет новые формы и успешно существует в старых. И сразу: получается, можно ждать всплеска украинской литературы?

ДГ: Работа, функция писателя – осмысливать эпоху и озвучивать мысли за бессловесное большинство. Люди слишком заняты рутиной, им не хватает времени и сил отстраниться и посмотреть на свою жизнь сверху. А писатель именно этим занимается профессионально. Там, где жизнь бурлит, где эпохи сталкиваются и ломаются, как тектонические плиты – там дышит и литература. В Штатах идут тектонические процессы, Штаты ведут за собой мир с точки зрения научно-технического прогресса, который меняет и общество. Поэтому там литература развивается. А на Украине сейчас происходит крушение парадигмы. Люди в умах переезжают из Совка на Запад – неясно только, доедут ли. Так или иначе, поговорить есть, о чем. 

С: А существуют сейчас госзаказы в литературе? Может, в завуалированной форме – напишете, мол, про плохую Европу и великую Россию, и получите, условно говоря, дачу в Переделкино. Какие темы приветствуются?

ДГ: Складывается ощущение, что заказ есть. Темы известные: изобличение коварного Запада, который стремится расчленить нашу Родину и высосать ее черно-масляную кровь, моральное изничтожение либеральной оппозиции (которой, кажется, и без того на всю страну три калеки осталось), умеренное или безудержное восхваление мудрости Кремля. Ну и очень вырос запрос на темы Защиты Русского Человека, Вставания с Колен, и Собирания Земель в последнее время. 

Вы когда-то говорили, что бессмертие тела – вопрос ближайших пятидесяти лет. А в бессмертие души вы верите?

Мне хотелось бы быть романтиком и верить в бессмертие души. Я хотел бы верить в Бога. Невероятно красива доктрина о реинкарнации. И вот я еще придумал собственную религию: тем, кто прожил жизнь по совести, после смерти дается возможность заново родиться собой, вернуться в свое детство, к своим живым еще родителям, бабушкам и дедушкам, в безмятежность и счастье. Рай – это не на облаках парить и не на арфе наяривать. Рай – это воспоминания о твоем детстве. 

С: (в ужасе) Опять в школу?! Если серьезно, то ключевое слово – воспоминания. То, что детство было счастливым и безмятежным, мы понимаем с большим таким запозданием. Вот если бы можно было вернуться в детство со взрослой головой... Или тогда уже не будет того кайфа?

ДГ: Помните «Сказку о потерянном времени»? Не думаю, что переселившиеся в детские тела старики могли и умели наслаждаться детством. Мало кому удается не стареть душой. За прожитую жизнь человек разочаровывается, ожесточается, черствеет – даже если к старости и становится слезлив. Весной на елях иголки появляются – нежно-зеленые, мягкие… Вот дети – такие. Доверчивые, нежные, ко всему открытые. А мир какой в детстве? Огромный! Яркий! Пахнущий удивительно! Как туда вернуться? 

С: Каково быть хозяином собственного мира? Что вы чувствуете, когда читаете произведения других авторов о мире «Метро», например? Не хочется иногда крикнуть «там все не так»?

ДГ: «Вселенная Метро 2033» - книжная серия, в которую могут писать свои истории о мире моих романов на любых языках авторы из любых стран – изначально задумывался как crowd-sourcing. То есть, я пригласил читателей стать писателями. Я их запустил в этот свой мир и предложил осваивать, колонизировать все эти пустоши. Весь смысл проекта именно в его интерактивности. И сейчас в серии вышло более шестидесяти книг, пишут авторы из России, Украины, Польши, Франции, Италии, Кореи, Белоруссии и с Кубы. Книги переводятся на десяток языков. И сила проекта именно в том, что опирается на плечи многих: мой хребет под таким весом давно бы хрустнул. Так что никакой ревности – кроме одного-единственного пункта: никакой другой автор не имеет права посягать на судьбы моих героев. Только я могу решать, кому из них жить, а кому умереть, кому влюбиться – и в кого. 

С: Вы недавно были в Лондоне на фестивале русской литературы. Как к нам там относятся? Мы интересуем мир чем-нибудь, кроме политики? Каково вообще отношение к русской литературе, чего от нас ждут?

ДГ: Часто приходится слышать, что современная наша литература слишком руссоцентрична, экзотична и непонятна для западного читателя. Впрочем, и для восточного тоже. Русская классика, советская классика – Платонов, Булгаков, Пастернак, эмигрантская проза – издаются. А новой литературы и издатели, и читатели чураются. Не знаю, кого уж тут винить. А теперь – из-за того, что мы придумали себе, будто Запад против нас ополчился, и стали закукливаться в какой-то воображаемой сарафанно-иконной культуре, шансы на понимание нас остальным миром упадут еще больше. Есть впечатление, что мы интересуем мир только по одной причине: там, по ту сторону Ржавого занавеса, люди гадают: чего еще ждать от этих? И у них складывается ощущение: ждать можно чего угодно. Но интерес этот особенный: если и стоит разбираться в загадочной русской душе теперь, то только чтобы понять, как ее эффективней изолировать. Увы. А еще десять лет назад казалось, что мы открываемся наконец миру так же, как мир открывается нам. 

С: Вам лучше пишется в состоянии комфорта или стресса? Что вам нужно для работы мысли?

ДГ: Рукописи не горят, но горят сроки их сдачи. Страх грядущего дедлайна – единственный благотворный стресс для писателя. Есть у меня ощущение, что если бы сроки подачи манускрипта не были заданы и ограничены, ни один писатель ни одной книги так и не дописал бы. Я, например, буквально вообразить себе не могу, как бы я работал, если бы надо мной не висел дамоклов меч. Нужно, чтобы кончиком острия он всегда скреб меня по макушке: работай, работай. Но в остальном мне необходимо полное спокойствие. Шумовой фон, другие дела, семья, друзья, социальные сети – все это создано именно и нарочно для того, чтобы помешать писателю. Знаете ли вы, насколько велик соблазн вместо того, чтобы сидеть над рукописью (ладно, пускай над ноутбуком) ночь напролет, просто черкнуть что-нибудь этакое в Фейсбук и потом час-другой кормиться эманациями человеческой любви и ненависти? Нет, идеальные условия труда – это монастырская келья, и не приведи Господь, чтобы в монастыре был бесплатный WiFi. 

С: Если бы вы точно знали, что ваши книги вас не переживут – продолжали бы писать?

ДГ: Из сотен тысяч писателей, работавших и работающих на сотнях языков в сотнях стран мира лишь тысячи живут меньше, чем их книги. Абсолютное большинство из них оказываются забыты еще при жизни. Навскидку мы можем назвать только тех авторов, которые включены в школьную программу, плюс пару модных литераторов и пару личных фаворитов. Единственный гарантированный путь в бессмертие – включение в школьную программу. Но мне с моими взглядами это, думаю, не светит. Придется довольствоваться влиянием на умы современников.

С: Можете обозначить круг вопросов, которые сильнее всего волнуют сегодня отечественную фантастику?

ДГ: Какие фантазии, такая и фантастика. Времена мечтаний о полетах к далеким звездам минули и канули. В сегодняшней России мало кто готов планировать будущее. Вариантов два: как все рухнет – и, кстати, я среди тех, трубит в трубу Апокалипсиса. А все, кто не в нашей оркестровой яме, напротив, воображают себе, как страна в далеком будущем будет рассылать нержавеющие линкоры по всей галактике и крушить в самых дальних ее уголках проклятущих американцев или их идеологических инопланетных преемников. Но гораздо более популярная тема, чем постапокалипсис сегодня – это переписывание истории. Типичный сюжет: наш современник, какой-нибудь там бывший спецназовец, попадает случайно в прошлое, и, зная все, что мы знаем о мире, переделывает его на наш русско-советский лад. Например, СССР не распадается, или Сталин доходит до Португалии, или США так и не получают шанса поднять голову. На самом деле, сегодня народ гораздо больше фантазирует – если не мастурбирует – о нашем прошлом и несправедливо отнятом величии и могуществе. Никто не хочет строить новую Россию, все хотят СССР 2.0. Так что Крым и 86% вполне объяснимы. Народ жаждет реванша. Люди хотят в империю. Сталинский китель ерзает на вешалке, просится на нового хозяина, как Кольцо всевластия. 

С: И такой хозяин возможен? 

ДГ: Люди могут увидеть хозяина и в человеке, лидерских качеств лишенных. Власть сама по себе волшебна: она делает людей выше, уверенней, умней и красивей. А уж власть, помноженная на телевизор… Нет, тут не хозяин первичен – им, кажется, кто угодно может стать – а именно запрос на хозяина. А у нас запрос именно на хозяина, увы, а не на свободу и не на уважение к себе и своим правам. Наследие крепостного права и Совка. 

С: Нередко писатели сводят счеты с недругами в своих книгах — выводят их в качестве героев. Иногда это интересно и талантливо, иногда не очень. Как вы относитесь к этому? У вас бывали такие соблазны?

ДГ: У меня нет недругов. Критикам, которые меня презирают, не дочитав, я отпускаю грехи их. Писателям, которые продали совесть и талант за близость к кормушке, я отпускаю грехи их. Ораторам, которые теле-славы и секса с журналисточками готовы разжигать в стране гражданскую войну, я отпускаю грехи их. Идиотам сим прощаю их идиотизм. Рабам сим извиняю их рабство. Идите с миром, братия. Мои книги не костер вам и не крест, не позорное клеймо и не железные оковы. Не дам вам ни вечного позора, и ни вечной жизни. 

С: У вас есть друзья, которые не любят ваши книги? 

ДГ: Есть, конечно. Люди не обязаны любить мои книги. И предпочитаю, чтобы мне об этом говорили в лицо. Критика – отличное средство от мании величия. А к комплиментам я отношусь с подозрением. Больше льстецов в этой жизни опасаюсь только дикарей. И от тех, и от других всегда ждешь ножа в спину. Если друзья не скажут тебе правду, кто скажет? Мои книги – не мороженка, чтобы всем нравиться. В особенности не мороженка – «Метро 2035». Привкус у нее скорее соленый и ржавый, как у крови. Но, думаю, если попасть с этим романом на одну волну, запомнится он надолго. А хорошая книга и не должна нравиться. Она должна ранить тебя, перетряхивать твою душу и менять навсегда твою жизнь.